Сумма Лема

Хотел было начать с вопроса:

- Может ли писать о Леме тот, кто не читал «Солярис»?

Дабы самому же на него и ответить:

- Да, может…

Творчество польского мыслителя столь обширно и многогранно, что, во-первых, можно составить о нём вполне удовлетворительное впечатление, ознакомившись с иными его произведениями; во-вторых, таковое описание неизбежно будет содержать упущения. Так почему бы в их числе не оказаться «Солярису»? Ведь наибольшая популярность произведения ещё не означает ни лучшего отражения внутреннего мира его творца, ни основной направленности его творчества…

Трудно, конечно, спорить с профессиональными критиками, использующими профессиональные методики анализа и утверждающими – профессионально подобранными словами - нечто, вроде: «…драгоценный сплав идеи и образа, высокой философии и обнажённого нерва человеческих чувств был достигнут в лучшем романе Лема - в «Солярисе» (авторство фразы, к сожалению, мною утрачено, однако, она вполне может претендовать на некое общее мнение большинства соответствующих специалистов).

Ещё труднее оспорить слова, сказанные в одном из интервью самим автором: «Мне хотелось написать что-нибудь вроде «Соляриса», но такая удача выпадает только раз».

Однако, я полагаю неверным сам подход: выделять лучшее там, где можно говорить только о разнокачественности,- не в смысле высокого-низкого качества, а в смысле разных - трудно или вообще несравнимых - качеств-свойств…

Если вы меня поняли (и читали роман),- таким вступлением я отдал дань именно непревзойдённому «Солярису»…

Тем не менее, не стал отказывать себе в удовольствии, отложив другие дела, взялся читать (в электронном виде – здесь и далее тексты с сайта http://bookz.ru/authors/lem-stanislav.htm) и… с первых строк понял: «фокусы памяти», я уже читал роман, причём, не раз. Почему же не помню? Не потому ли, что мысли, идеи романа - моя плоть и кровь?..

Какова же одна из главных идей «Соляриса»? Видимо, такова: даже в самых нечеловеческих условиях следует оставаться человеком, не жертвовать человеческим в себе – способностью любить, сострадать, сочувствовать – даже ради самых, казалось бы, «благородных» целей.

Быть человеком здесь и сейчас, именно в это мгновение – не откладывая «на потом», ссылаясь на «светлое будущее», которое ещё, увы, не наступило, на какие-то препятствия, сему бытию непреодолимо мешающие, на собственное, наконец, незнание – а что это такое, быть человеком?.. Человек – это путь, по которому мы обязаны идти, оступаясь и падая, но поднимаясь вновь и продолжая идти.

Лем противопоставляет две позиции,- «твёрдую», «научную», «рациональную», «познавательскую» (в кавычках потому, что оборачиваются таковые, в конечном итоге, потребительским и наплевательским отношением к окружающим людям и окружающему миру), и «слабую», полуосознанную, основанную на человеческих чувствах, на совести, ставящей деятельность и могущество интеллекта в рамки:

«В этот момент мои планы, Снаут, эксперимент, Станция - всё показалось мне ничтожным по сравнению с той мукой, которую ей [неожиданным образом воскресшей возлюбленной главного героя романа] предстояло пережить»… и «… ты сам заговорил об этих своих интимных делах. Не любишь. Любишь. Она готова отдать жизнь. Ты тоже. Очень трогательно, очень красиво, возвышенно, всё, что хочешь. Но всему этому здесь нет места»…

В романе побеждает «слабое»:

«…я на одно, не знаю, какое долгое, мгновение забыл о Станции, об эксперименте, о Хари, о чёрном океане, обо всём, наполненный быстрой, как молния, уверенностью, что те двое, уже не существующие, страшно маленькие, превращённые в засохшее болото, люди справились со всем, что их встретило, и исходящий от этого открытия покой уничтожил бесформенную толпу, которая окружала серую арену в немом ожидании моего поражения»… 

Даже в совершенно нечеловеческой и непостижимой человеком сущности, океане Соляриса, человек стремится уловить то, что роднит её с человеком – некое общее идеальное завершение развития:

«…его действия были направлены к какой-то цели. Правда, я даже в этом не был до конца уверен. Но уйти - значило отказаться от этого исчезающе маленького, может быть, только в воображении существующего шанса, который скрывало будущее. Итак, года среди предметов, вещей, до которых мы оба дотрагивались, помнящих ещё наше дыхание? Во имя чего? Надежды на её возвращение? У меня не было надежды. Но жило во мне ожидание, последнее, что у меня осталось от неё. Каких свершений, издевательств, каких мук я ещё ожидал? Не знаю. Но я твёрдо верил в то, что не прошло время ужасных чудес»… 

Вот одна из важнейших сторон творчества Станислава Лема. Принято именовать таковое качество гуманизмом. Однако, я предпочитаю русскую «человечность», ибо «гуманизм, гуманный, гуманитарный» ныне так заляпали – не гумусом,- грязью, что наше ухо уже не режут даже такие словосочетания, как «гуманитарная помощь» – танками, артиллерией, ракетами и профессиональными убийцами – Грузии, «гуманитарные бомбардировки» - Югославии…

Пусть и сам автор неоднократно утверждал нечто, вроде:

«..насколько я знаю, книга не была посвящена человеческим проблемам, связанным с эротикой в далёком космосе»… «…хотел только создать картину встречи человека с чем-то, что, безусловно, существует, возможно, в довольно глобальных масштабах, но не может быть втиснуто в человеческие концепции, идеи и представления. Именно поэтому книга была названа «Солярис», а не Любовь В Далёком Космосе» (http://stanislawlem.ru/solaris.shtml).

Однако, то человеческое, что подлежит раскрытию в процессе дальнейшего совершенствования человека и человечества – оно будет основываться именно на любви. Отказываясь – в силу любых причин - от таковой основы, человек теряет человеческое в себе, теряет сам себя…

«…в бесконечной звёздной пустоте внезапно происходит малюсенький, просто микроскопический проблеск сознания - моего или вашего, муравья или какой-нибудь птички - а потом, когда кончается жизнь, он гаснет, и продолжается это бесконечное ничто. Мне кажется, этому сознанию стоит блеснуть» (http://www.rian.ru/review/20060328/44902889.html)…

Так и дОлжно жить: если даже позади – пропасть небытия, впереди – бесконечный мрак, и жизнь – лишь краткий проблеск сознания,- жить и творить с любовью для вечности.

Станислав Лем создал множество виртуальных миров, искрящихся юмором и сочащихся едкой сатирой, населённых самыми немыслимыми, но обретающими предельную правдоподобность в изображении писателя, персонажами.

«…отчаявшийся и обессилевший конструктор однажды ночью решил разобрать на части собственными руками сотворённого гения.

Но когда он, слегка прихрамывая, приблизился к машине, та, завидев разводные ключи в его сжатой руке и отчаянный блеск в глазах, разразилась такой страстной лирической мольбой о милосердии, что растроганный до слёз Трурль отбросил инструменты и пошёл к себе, утопая по колена в новых произведениях электродуха, которые вскоре поднялись ему по пояс, наводняя зал шелестящим бумажным океаном» («Кибериада»).

Из-под его пера… нет, применяясь к нынешним условиям – скорее, прямо из-под кончиков пальцев (руководимых пакетами высокочастотных нервных импульсов), вышли на страницы книг – и вошли в нашу жизнь - наполненные неиссякаемой энергией герои, наделённые автором свойством находить выход изо всех безвыходных и хуже того – безвходных - положений. Фантастические приключения оных раскрываются весело, легко и непринуждённо, импровизации, одна ярче и неожиданнее другой, сыплются, словно из рога изобилия. Непрестанно пульсирующая шутливая ирония и самоирония достигают высочайшей амплитуды.

«В последнее время слышны голоса, ставящие под сомнение авторство Тихого в отношении его «Дневников». Печать сообщала, что Тихий будто бы пользовался чьей-то помощью, а то и вовсе не существовал, а его сочинения создавались неким устройством, так называемым «Лемом». Согласно наиболее крайним версиям, «Лем» даже был человеком. Между тем всякий, кто хоть немного знаком с историей космоплавания, знает, что LEM – это сокращение, образованное от слов LUNAREXCURSIONMODULE, то есть лунный исследовательский модуль, построенный в США в рамках проекта «Аполло» (первая высадка на Луну). Ийон Тихий не нуждается в защите ни как автор, ни как путешественник. Тем не менее, пользуюсь случаем, чтобы опровергнуть нелепые толки. Укажу, что LEM, правда, был снабжён небольшим мозжечком (электронным), но это устройство использовалось для весьма ограниченных целей и не смогло бы написать ни одной осмысленной фразы…» («Вступление к III изданию Звёздных дневников Ийона Тихого»). 

Один из лучших героев Лема, пилот Пиркс, превращает истоптанную множеством ремесленников от литературы (и от фантастики, в том числе) тропу детективного сюжета в глубокое исследование человеческой и грядущей нечеловеческой психики, восхождение к философским вершинам и пикам вечных истин. При этом, ничуть не сбавляя динамичности, накала, идя на космической скорости в развитии действия.

«…Нужно их как-то спровоцировать. Спровоцировать и натравить друг на друга, но так, чтобы это произошло будто само собой, без моего участия. Чтобы люди вынуждены были стать по одну сторону, а нелюди - по другую.

Разделяй и властвуй - так, что ли? Расслаивающая ситуация. Сначала должно произойти нечто неожиданное, иначе ничего не получится. Но как это подстроить? Допустим, кто-то вдруг исчезает. Нет, это уж совсем как в дурацких детективах. Не буду же я кого-то убивать или похищать. Значит, он должен быть со мной в сговоре. А разве я могу кому-нибудь из них довериться?

… Квадратура круга, ей-богу. Расколошматить корабль на Титане, что ли? Но ведь они физически, кажется, действительно выносливей - значит, я же первый и сверну себе шею. В смысле интеллекта они тоже не выглядят слабосильными; вот только эта интуиция... это отсутствие творческих способностей... но ведь и у большинства людей их нет!

Что же остаётся? Соперничество в эмоциях, если не в интеллекте? В так называемом гуманизме? Человечности? Превосходно, но как же это сделать? В чём состоит эта человечность, которой у них нет? Может, это действительно всего лишь гибрид алогизма с пресловутой порядочностью, с «благородным сердцем», с примитивным моральным инстинктом, который не способен охватить следующие звенья причинной цепи? Поскольку цифровые машины неблагородны и неалогичны...

Тогда вся наша человечность - это только сумма наших дефектов, наших изъянов, нашего несовершенства; это то, чем мы хотели быть и чем быть не можем, не умеем, то есть просто зазор между идеалом и осуществлением? Но тогда нужно соревноваться... в слабости? Иными словами, найти ситуацию, в которой слабость и ущербность человека лучше, чем сила и совершенство нечеловека...»

Насколько писатель может быть шутлив, настолько он может быть и серьёзен – в серьёзности, тем более, не изменяя немыслимой (практически профессиональной) достоверности, потрясающей образности, всеохватности взгляда на происходящее.

«Дальнейший наш полёт был уже совершенно непредсказуемым. Когда Кальдер выключил двигатели, я думал, что он просто отдаётся на волю случая. Цифры так и мигали в окошках индикаторов, но вычислять было уже нечего. Кольца сверкали так, что больно было смотреть, они ведь состоят из ледяных глыб. Они кружились перед нами, как карусель, вместе со щелью, которая походила на чёрную трещину. В таких случаях время замедляется неимоверно. Сколько я ни взглядывал на стрелки секундомера, мне всё казалось, что они стоят на месте.

Кальдер начал стремительно отстёгивать ремни. Я стал делать то же самое, так как догадался, что он хочет сорвать главный предохранитель перегрузок, расположенный на пульте, а в ремнях не может до него дотянуться. Имея в своём распоряжении полную мощность, он ещё мог бы затормозить и уйти в пространство, только бы ему набрать эти самые сто «g». Мы-то лопнули бы, как воздушные шарики, но он бы спас корабль - ну, и себя.

Вообще-то я должен был уже раньше догадаться, что он не человек - ведь ни один человек не мог вычислять так, как он... но я лишь в тот момент это осознал. Я хотел его задержать, пока он не подошёл к пульту, но он действовал быстрее меня. Он и должен был действовать быстрее.

«Не отстёгивайся!» - крикнул мне командир. А Кальдеру он крикнул: «Не трогай предохранитель!» Кальдер на это не обратил внимания, он уже встал. «Полный вперёд!» - крикнул командир, и я выполнил приказ: ведь у меня был второй штурвал. Я не сразу ударил всей мощностью, а пошёл на пять «g», потому что не хотел убивать Кальдера - я только хотел рывком отбросить его от предохранителей, но он устоял на ногах. Это выглядело жутко: ведь ни один человек не устоит при пяти «g». Он устоял, только схватился за пульт, кожу с ладоней у него сорвало, а он всё держался, потому что под этой кожей была сталь.

Тогда я дал сразу максимум. На четырнадцати «g» он оторвался, полетел назад с чудовищным грохотом, будто цельная глыба металла, промчался между нашими креслами, трахнулся о переборку так, что она затряслась и секурит вдребезги раскололся, а Кальдер издал совершенно ни на что не похожий крик, и я слышал за спиной, как он сзади катается, сокрушает переборки, как разрушает всё, за что ни ухватится, но уже не обращал на это внимания, потому что щель раскрывалась перед нами; мы пёрли в неё напролом, с вращающейся кормой, и я снизил тягу до четырёх «g». Всё решал теперь случай.

Командир крикнул, чтобы я стрелял; тогда я начал выстреливать один за другим противометеоритные экраны, чтобы убрать перед носом обломки поменьше, если они появятся; экраны эти мало чего стоили, но всё же лучше такая защита, чем никакая.

Кассини был как огромная чёрная пасть, я видел огонь по носу, далеко, защитные экраны развёртывались и тут же сгорали, сталкиваясь с обломками ледяной пыли; возникали и мгновенно лопались громадные серебристые тучи невероятной красоты, корабль слегка тряхнуло, датчики по правому борту все вместе прыгнули; это был термический удар, мы задели за что-то, не знаю за что, - и оказались уже по ту сторону...»

То, что происходит между человеком и нечеловеческим существом, результат сего противодействия – по сути, не выигрыш, не победа одного и поражение другого. Сие можно определить, как неуклонное стремление действовать по-человечески и относиться по-человечески даже к нечеловеческому противнику, до конца, каким бы он ни был.

«Всё-таки странно, что я так хорошо понимаю сейчас его поведение и по-прежнему беспомощен, когда пытаюсь истолковать своё. Я могу логически воспроизвести каждый его шаг и не могу объяснить своё молчание.

Нельзя сказать, что я просто не мог ни на что решиться, - это всё же неправда. Так что же, собственно, случилось? Интуиция сработала? Предчувствие? Где там! Просто эта возможность, предоставленная аварией, слишком напоминала мне игру краплёными картами - грязную игру. Я не хотел ни такой игры, ни такого сообщника, а Кальдер стал бы моим сообщником, если б я начал отдавать приказы и тем самым как бы согласился с возникшей ситуацией. Я не мог решиться ни на это, ни на приказ о возвращении, о бегстве – такой приказ был бы самым правильным, но как я потом смог бы его мотивировать?

… Вот я и медлил - из-за растерянности, из чувства беспомощности, даже отвращения, а при этом своим молчанием давал Кальдеру, как мне казалось, шансы на реабилитацию: он мог доказать, что подозрения в умышленном саботаже несправедливы - достаточно было ему обратиться ко мне за приказом... Человек на его месте сделал бы это, вне всякого сомнения, но его исходный план такого обращения не предусматривал. Наверное, из-за этого план казался ему более чистым, элегантным: я должен был сам, без единого слова с его стороны, привести в исполнение приговор над собой и своими товарищами. Более того, я должен был вынуждать его к определённым действиям, и притом как бы вопреки всем его глубоким познаниям, вопреки его воле, а вместо этого я молчал. Так что, в конечном счёте, нас спасла, а его погубила моя нерешительность, моя вялая «порядочность» - та человеческая «порядочность», которую он так безгранично презирал» («Дознание» из цикла «Рассказы о пилоте Пирксе»). 

К сожалению, многим из произведений Станислава Лема присуща некая апокалиптичность.

Мыслитель рассмотрел множество гипотез, множество прихотливых изгибов и лабиринтов путей вероятного развития человеческой цивилизации. Одним из лучших примеров тому - «Сумма технологии», блестящий трактат, достойный (или превзошедший?) давшей, надо полагать, импульс к его созданию «Суммы теологии».

Перекличка с предшествующим трудом видна и из пояснения:

«Механизм действия различных технологий, как существующих, так и возможных, меня не интересует, и о нём можно было бы не говорить, если бы созидательная деятельность человека, подобно деятельности Господа [так у переводчика; господствует ли Бог – отдельный вопрос], была свободна от засорений; иначе говоря, если бы мы … научились реализовывать свой замысел в чистом виде, достигнув методической точности Творения, если бы, сказав «Да будет свет!», получали бы в виде конечного продукта светозарность без всяких нежелательных примесей. … человек, что бы он ни делал, почти никогда не знает, что именно он делает, во всяком случае, не знает до конца. Переходя сразу же к крайностям, заметим, что уничтожение жизни на Земле, столь возможное сегодня, не было целью никого из открывателей атомной энергии» («Сумма технологии», сс.22-23, АСТ, Москва/Terra Fantastica, С-Петербург, 2002).

В «Сумме технологии» есть многое,- всё, что может породить почти сверхъестественная игра интеллекта, неожиданно яркие,- сверхновояркие вспышки, рождающиеся из необычных пересечений, нестандартных переходов.

«…прогнозы Лема… - прогнозы «четвёртого эшелона», попытка заглянуть вперёд на сотни столетий. Здесь вместо количественных или качественных ограничений на сцену выходят иные - самые общие ограничения практики и познания…» (Б. В. Бирюков, Ф. В. Широков, «О «Сумме технологии», об эволюции, о человеке и роботах, о науке»).

Кстати, в предисловии к русскому, 1968 года, изданию сего трактата мыслитель писал:

«…эта книга – книга о далёком будущем – выходит в стране, от которой, больше чем от какой-либо иной, зависит будущее всего мира» («Сумма технологии», с.11, АСТ, Москва/Terra Fantastica, С-Петербург, 2002)…

Думаю, что в этом прогнозе он наверняка не ошибся.

Каковы же причины сей апокалиптичности, просвечивающей сквозь ослепительные и головокружительные наряды затей обречённости? Почему в произведениях порой недостаёт любви,- не «между персонажами», а любви автора к людям, человечеству… или, может быть, веры в людей… - и поэтому мало надежды (надежды на неизбежное совершенствование, как общества, так и людей, его составляющих), господствует скепсис, вырисовывается тупик для человека и человечества (в который оно, бездумно смеясь, идёт)?..

Мыслитель – как и многие миллионы его собратьев по расе, по культуре,- а здесь речь – и о культуре славянской, и о культуре западной, своеобразным и уникальным «мостом» между коими явилось, в том числе, творчество Лема, был в большой степени вписан в библейскую сценаристику,- с её довлеющей апокалиптичностью.

Вот небольшой, но характерный знак: «…ведь крест до распятия Христа был не чем иным, как только палаческим приспособлением, и лишь потом стал знаком искупляющей веры» («Фантастика и футурология», с.391, АСТ, Москва, 2007). О том, подлежит ли праведник распятию, здесь рассуждать не буду, но предположу, что вряд ли мог столь глубокий эрудит не знать: крест – древний солярный символ.

Об этой, всеобщей, вписанности свидетельствует и Б.Н.Стругацкий (из «офф-лайн-интервью», январь 1999-го):

«Сходство между Лемом и Стругацкими замечено специалистами уже очень давно. Существует целая серия «парных» произведений. «Эдем» – «Попытка к бегству»; «Астронавты» – «Страна багровых туч»; «Тетрадь, найденная в ванне» – «Улитка на склоне»... И т.д. Прямым влиянием объяснить это невозможно – по-польски мы не читали, а русские переводы Лема приходили к нам через два-три-четыре года после того, как мы уже написали и опубликовали своё соответствующее «парное» произведение.

Я лично объясняю эту загадку огромным сходством менталитетов. И Лем, и Стругацкие были галактоцентристы. И Лем, и мы были большими скептиками в области социологии. И Лем, и Стругацкие исповедовали принцип: «Всё, что человек способен придумать, обязательно существует где-то во Вселенной». И Лем, и Стругацкие никогда не верили во всемогущество Науки и в особенности – в её «доброту». Опять же – и т.д.»

Поэтому бесконечная игра миллионов оттенков и красок, завораживающий калейдоскоп мыслительных конструкций нередко вызывают затаённое тягостное чувство, ощущение неуюта и безысходности.

Хотя, безусловно, верно сказано в том же интервью:

«Лем  – это человек с уникально мощным воображением и с гигантской эрудицией. Никто в мире, на мой взгляд, из писателей ХХ века не может с ним сравниться в этом отношении. Кроме того, он превосходный собеседник и замечательный спорщик»… 

Видимо, уместным будет к сему добавить: в названии трактата подразумевается не только некая «математическая сумма»,- «огонь плюс колесо плюс станок плюс компьютер» и т.д., но и сумма, восходящая к арабскому (к каковым корням восходит и математика,- начиная с арабских-индийских цифр, коими мы пользуемся) «умма», т.е., община. Соответственно, «сумма технологии» значит «общество, жизнь которого своей основой имеет технологию».

И один из главных, а, может быть, и важнейший, вывод «Суммы технологии» таков: проблемы человеческие технологически не решаемы. И не решаемы, в том числе, посредством так называемых «гуманитарных технологий», под каковым пристойным и наукоподобным названием чаще всего скрываемы отнюдь не достойные звания человека методы и приёмы массовой манипуляции, контроля и попросту зомбирования, подменяющие тщательно обдуманное, многократно выверенное, научно обоснованное, кропотливое «штучное» воспитание. И западная культура, до сих пор самая динамичная (наряду с несомненной движущей силой талантов людей, ею воспитываемых, подстёгиваемая «кнутом» ссудного процента), самая, мягко говоря, экспансивная, дающая максимум благ и достижений (многое при этом отнимая, разумеется), ведёт своих воспитанников и приверженцев в безвыходный тупик, к безрадостному финалу, в коем нечто – без чего человечеству НЕ БЫТЬ - будет безвозвратно утрачено.

Что это? Совесть? Любовь?..

Проблема развития, совершенствования человеческого общества всегда включает в себя некую обязательную составляющую (а точнее, вероятно,– ведущую, несущую…), которая разными людьми и их сообществами понимаема и толкуема по-разному. Но сводится, по сути, всегда к некой Высшей Силе, Богу.

Тому, Что (Кто) придаёт смысл не только этому самому совершенствованию, но даже и существованию-выживанию, устраняя ничтожность, бренность, случайность человеческого бытия.

Наряду с «Суммой технологии», фундаментальным философским, обществоведческим трактатом у Лема является исследование «Фантастика и футурология» - автор в ходе написания ознакомился «всего лишь» с «62 тысячами страниц научно-фантастической литературы в книжных изданиях и с 8500 глянцевыми страницами журналов». Тем не менее,- упомянутый выше межкультурный мост был бы значительно «шире» и на порядок полезнее тогда, когда бы строился он одинаково равномерно «с обоих берегов» - и с нашего, и с западного.

В «Фантастике и футурологии» мыслитель рассматривает научную фантастику с точки зрения прогнозирования, моделирования, программирования будущего. И рассматривает западную, в основном, американскую, меньше – английскую, фантастику.

Нет там ни слова о произведениях наших мыслителей,- а в то время (к 1969-му) уже были изданы «Туманность Андромеды», «Сердце Змеи», «Лезвие бритвы» И.А.Ефремова. Не говоря уже о более ранних произведениях,- к примеру, романе «Красная звезда» отечественного предвосхитителя поздних западных кибернетики и «системного анализа», создателя тектологии («организационной науки», призванной надёжно объединить уже тогда расползавшееся «лоскутное одеяло науки»), Александра Александровича Богданова-Малиновского...

Конечно, пресловутый «социальный заказ» (т.е., идеологическая линия, коей должны были придерживаться все мыслители и деятели стран «социалистического лагеря»… кто из штатных идеолухов, интересно было бы знать, ввёл сей красноречивый термин?..) здесь ясен: критика установок одной идеологии и похвала другой. К счастью, С.Лем удержался в рамках максимально конструктивной и содержательной критики «оппонентов», не опустившись до нападок на «вольнодумцев» из того же «лагеря» и до воспевания «самой верной дороги, по которой идём»…

Мощнейший интеллект мыслителя, словно луч гиперболоида, пронзает толщу конструкций, нагромождённых западными, с позволения сказать, «творцами»,- пронзает и рушит, показывая их «пустотелость», шаткость и примитивность (во многом, разумеется, вынужденную тамошними идеологами – сейчас мы вполне можем прочувствовать ту же самую ситуацию «на собственной шкуре»),- одни и те же мелкие страсти и проблемы, «наряженные в галактические одежды». Только немногие пытаются поделиться своим вИдением действительно важных проблем и ещё меньше, единицы,– пытаются искать их решения.

В качестве примера – рассмотрение романа Олафа Стэплдона «Странный Джон» (кстати, произведение того же автора, эссе «Создатель звёзд», Лем определил как единственную на Западе попытку «охватить «футурологическую» проблему религиозного верования» - т.е., судьбу ныне существующих религиозных сообществ,- в коей попытке писатель потерпел «поражение, понесённое, тем не менее, в титанической битве»). Романа, повествующего о судьбах сверхлюдей – тех, кто - так или иначе - сделал «следующий шаг» на пути развития человека, HomoSapiens как вида.

«Переходя наконец к высочайшему измерению проблемы – как мотивы супермена и утопии потенциально подбираются туда, где сосредоточены последние и в связи с этим наиболее существенные вопросы смысла и ценности, то есть, целей, коим служит жизнь человека,- всё удалось бы свести к вопросу, что именно делать, поскольку ясно, что «всего» делать невозможно. Многие авторы просто не замечали, что если в проблеме супермена есть вообще какой-то смысл, то лишь такой: демонстрация любых талантов и наиболее необычных признаков к названной проблеме вообще отношения не имеет. Автор, который этого не усвоит, рисует сверхчеловека как экземпляр из кабинета диковинок наподобие того, как родители демонстрируют чудесного ребёнка; но введение в такого героя творческой или экспансивной компульсии [принуждения] («Сделай что-нибудь!»; «Прояви себя!»), если она не подчиняется высшей программе в виде продуманной селекции целей, становится серией чисто цирковых фокусов и показов, причём никакое заложенное в них совершенство не может заполнить мотивационной пустоты» («Фантастика и футурология», сс.315-316, АСТ, Москва, 2007).

Выявленную и тщательно проанализированную Лемом подмену – происходившую и происходящую постоянно и повсеместно, и в фантастике, и в «реалистической» литературе, и вообще – в искусстве, в средствах массовой информации, можно кратко определить: развлечение вместо исследования, познания. И неспроста предложено в качестве обозначения будущего сверхчеловека «Homo Ludens»,- одноимённое философское произведение Йохана Хейзинги. Впрочем, перевод названия, как «человек играющий», не соответствует понятию «человек» в русском языке. Более точен будет перевод «насильник играющий». (Поэтому и введённые Стругацкими в их произведения сверхлюди-«людены», несмотря на все усилия братского тандема, получаются по итогам их деяний насильниками.)

«Аргументы, которые я излагаю, сопротивляясь «шумовой» продукции литературы, обоснованы предчувствием того, что теперешнее время исключительно неблагоприятствует тому, чтобы предоставить литературе право на развлекательность, на игры в магико-мифические и комбинаторные калейдоскопы, сложенные из стёклышек-значений, а вот понимание, оценка явлений сейчас, наоборот, в отличие от других исторических эпох исключительно необходимы и желательны. А уж совершенно издевательской фатальностью представляется мне такая тенденция в научной фантастике. Ежели, … до сих пор люди творили своё будущее чисто стихийно, ежели всегда существовали две категории разочарований, приписываемых современности, а также обращённых к прошлому, и в то же время не было ориентации, профессионально обращённой к тому, что только ещё наступит, коли уже совершенно ясно, что принимаемые сегодня решения определяют будущее, к тому же необратимо, то все силы, которые можно кинуть на фронт, обращённый к будущему, становятся основным резервом культуры. … кто жив и у кого есть на то шансы в виде умений, обязан соучаствовать в деле выискивания развитийных вариантов» («Фантастика и футурология», с.392, АСТ, Москва, 2007).

У многих любителей интеллектуальных забав, полагаю, звучит в ушах «Что наша жизнь? Игра!» - музыкальная фраза-заставка из телепередачи «Что? Где? Когда?» (поиск истины с уклоном в развлекательность, «дополнившейся» ныне зарабатыванием денег,- «денежный» же интерес, появившись, имеет обыкновение вытеснять все прочие). Действие («реализация») стародавней алгоритмики, в коей вся жизнь – театр, и люди в нём – актёры, а также сценаристы, режиссёры, публика, продолжается...

Возвращаясь к теме сверхчеловека:

«Автономность экзистенциальных сутей как проблематика жизни человеческой или сверхчеловеческой (всё равно!) появляется лишь тогда, когда чётко понимается невозможность одновременной выполнимости «всего», ибо если у индивида есть один талант, то у него не будет проблем с выбором «что делать», но если в его распоряжении их легион, то возникает – в сингулярной ситуации – аналог той самой дилеммы, которую создаёт себе вся цивилизация, оказавшаяся в сфере широкой свободы действий. Ежели ей нет нужды действовать под компульсией основных потребностей, поскольку питание, образование, сохранение здоровья и т.д. для неё уже задачи решённые, то появляется свобода в виде вопроса «Что делать?» И с его эквивалентом в ситуации единицы столкнётся сверхчеловек, ибо, если он даже «может всё», то ведь не всё же одновременно, ни даже – поочерёдно. Ничего не поделаешь, приходится выкладывать карты на стол: герою не надо ничего говорить, так как он своими действиями покажет, каково его отношение к самому себе, к человечеству, к миру,- и тем самым проблема переходит в сферу онтологии. А поскольку писатели боятся её как чёрт ладана, то они ретируются в «детство суперменов», в их перипетии, вызванные очень ранними коллизиями с окружением тупых родителей и ещё худших, чем те, воспитателей etc. …

Трагедия сверхчеловека может и даже должна быть монументализацией неуверенности в действиях, просто свойственной человеку; её источники не в кострах аутодафе, но в необходимости отказа от одних благ в пользу других; супермен же – попросту один узел, один концентрат антиномий высвобождаемого разума, поэтому целостность ультимативных проблем стоит перед ним как бы освещённая пламенем его потрясающего одиночества» («Фантастика и футурология», сс.316-319, АСТ, Москва, 2007).

Процитировав, замечу: возникает желание «доперевести». Переводчик Е.П.Вайсброт (не возьмусь определить меру участия в создании текста очень много сделавшего для нашей отечественной фантастики редактора, Владимира Ивановича Борисова; что из сделанного было во благо, а что – не совсем,– отдельная тема) оставил мысль писателя в неком «хрустальном гробу»,- она хорошо видна, но понимаема с некоторым трудом. Специфическая терминология, знакомство с каковой когда-то виделось и мне неким посвящением в высшие знания, ныне воспринимается более всего как омертвление родного языка, замена живого искусственным (подобная приобщению человека технологии путём киборгизации). «Доперевод» - в примечании[1].

Критики-профессионалы делят творчество писателя на два периода, определю их, как «фантастический» (когда он писал фантастику) и «публицистический» (когда он отказался от создания художественных произведений, полностью переключившись на научно-философские тексты):

«Всемирно известный как писатель-фантаст, последние 20 лет жизни Лем не обращался к художественному жанру, утверждая, что будущее вызывает у него «скорее грусть и страх, чем желание творить». «Фиаско» (1987), по его собственному признанию, стал «окончательным прощанием не только с пилотом Пирксом, но и с романом как литературным жанром». После этого Лем опубликовал лишь несколько томов эссе, чаще всего отобранных из публикаций в прессе. В своём последнем интервью Лем говорил о том, что не планирует возвращаться к беллетристике» (http://www.rian.ru/review/20060328/44902889.html).

Продолжая сравнение, замечу, что примерно то же произошло с нашими Стругацкими: последние художественные произведения были написаны ими в конце 80-ых (конечно, сказалась и смерть старшего брата, Аркадия Натановича, в 1992-ом).

80-ые – начало 90-ых годов ХХ века – время крупнейших социальных трансформаций и потрясений. В эти годы произошло крушение глобальной социалистической, а точнее – квазисоциалистической, в большой мере - корпоративно-мафиозной, системы. Т.е., руководство целого ряда стран, длительное время провозглашавших своим идеалом построение справедливого общества, отказалось от этого идеала, заявив ориентиром улучшение материального благосостояния. Разумеется, были – в который уже раз! – продекларированы «свобода, равенство и братство». Каковые понятия идейные ниспровергатели «коммунистического тоталитаризма» успешно «сузили» до свободы грабить свой народ, свою страну, равенства для большинства трудящихся умереть с голоду, и братства от слова «брать» - взятки, налоги «с воздуха» и то, что по справедливости принадлежит другим...

В таких произведениях, как «Астронавты», «Магелланово Облако», Лем рассматривал именно общество, выросшее из социалистического. Вскрывал его потенциальную проблематику и искал пути её разрешения.

Вполне обоснованно можно предположить, что мыслитель – несмотря на весь его скепсис по отношению к «реальному социализму» - был глубоко потрясён (своё воздействие, несомненно, оказала и шестилетняя эмиграция в 80-ых). Потрясён и тем, во что обратился сей социализм, и – ещё более, полагаю, тем, что пришло ему на смену… и та «безнадежная надежда», что освещала ему жизненный путь (которая одарила таким трепетным, но неизбывным теплом «Солярис»), ушла безвозвратно…

Почему-то вспоминается к сему «Прерванный полёт» Высоцкого, хотя, вроде бы, и «сюжет не тот», и человек совсем другой:

«Словно капельки пота из пор,

Из-под кожи сочилась душа…

…

Ни единою буквой не лгу –

Он был чистого слога слуга,

И писал ей стихи на снегу…

К сожалению, тают снега!

Но тогда ещё был снегопад

И свобода писать на снегу,-

И большие снежинки и град

Он губами хватал на бегу.

Но к ней в серебряном ландо

Он не добрался и не до…

Не добежал бегун, беглец,

Не долетел, не доскакал…

Ни до разгадки, ни до дна,

…Не докопался до глубин,

И ту, которая одна,

Не долюбил…»

Да, вольно теперь говорить:

«Разрозненные высказывания Лема свидетельствуют о том, что скептицизм был вообще неотъемлемой его частью: он не верил в глобальные «мир и безопасность» («мы идём прямиком к ядерному конфликту»), в будущее человечества («думая об этом, я неизменно ощущаю беспокойство»), в величие собственной страны («в Польше нет ничего хорошего, кроме красивых девушек») – словом, во всё то, во что полагается верить добропорядочному «человеку и гражданину» (ttp://www.rian.ru/review/20060328/44902889.html).

Кто теперь опровергнет – с неподражаемым лемовским юмором!- сие? Того, кто «не перестроился» - и, несмотря ни на что, не стал певцом «универсальной западной демократии» - уже нет… только лучшие его произведения остались нам всем мягким укором…

«Конь на скаку и птица влёт,-

По чьей вине?..»

Закончу одной из ключевых (кроме той, что в Мире есть места, в коих человеку совершенно нечего делать) мыслей романа «Непобедимый»:

«Каждый человек должен был знать, что другие его не оставят ни при каких обстоятельствах. Что можно проиграть всё, но команда должна быть на борту - живые и мёртвые. Этого правила не было в уставах. Но если бы так не поступали, никто бы не мог летать»…

Да будет так! Тогда подтвердится и:

«Наши мёртвые нас не оставят в беде, наши павшие – как часовые…»[2]

Ps: и пусть вновь многих из нас - утративших веру, опустивших руки, разочаровавшихся,- заставит размышлять, осмыслять вновь и свои взгляды, и всю свою жизнь, глубоко продуманное и выстраданное Станиславом Лемом:

«…веер политических убеждений, исповедуемых большинством авторов, чётко помещает научную фантастику справа, причём даже правее просвещённых либеральных кругов американской интеллектуальной писательской и артистической элиты. Несомненно, блок общественной реакционности не составляет монолита даже в том простейшем смысле, что консерваторы бывают и интеллигентные, и глупые. Первые порой понимают, что любезная им доктрина должна эволюционировать, коли эволюционирует мир; другие не понимают абсолютно ничего из происходящего на земном шаре. Думаю, нет нужды обширно пояснять тот факт, что гипотеза человека как зловредной скотины мила самым тупым реакционерам, поскольку оправдывает использование методов насилия: как же иначе справиться с садомазохистскими чудовищами, кои составляют наш биологический вид?

Утверждения о якобы врождённой человеческой зловредности в научной фантастике демонстрировать нет нужды, это предполагается аксиоматически. О том, что анализ социологических явлений лежит в фантастике «под паром», мы как раз и говорим, а о том, что анализ индивидуальной психологии не относится к сильным сторонам фантастики, мы уже сказали раньше. Следует упредить, что вышесказанное мы заявляем не с ура-патриотических позиций, видя в человеке ангела, подпорченного социализацией; у литературы в фантастике масса работы на полях экспериментирования как с отдельными личностями, так и с целыми обществами. …

…генеральная тенденция американской дистопии снова перемещает виновность за скверное качество общественного бытия из сферы социальных структур в сферу природы человека (снова, поскольку это происходит через сто лет после возникновения научного социализма, который выдвинул совершенно диаметрально противоположные тезисы). …

В дистопиях популярна концепция стазиса как состояния равновесия, достигнутого с приложением колоссальных трудов, которое должно быть сохранено независимо от вреда, испытываемого при этом индивидуумами; тот же, кто стазис нарушает, от присущего ему усреднения отклоняется, подлежит перевоспитанию, остракизму, изгнанию; что является как бы следующей, усовершенствованной стадией лоботомии. Таким образом, равновесие всегда пребывает под угрозой и его необходимо поддерживать силой; и получается, что афоризм «полиция есть космическая постоянная» в научной фантастике подтверждается полностью» (С.Лем, «Фантастика и футурология», АСТ, Москва, 2007; кн.2, сс.501-504).

[1] ПРИМЕЧАНИЕ («доперевод» на русский).

Неопределённость смысла жизни – хоть человеческой, хоть сверхчеловеческой! - выявляется лишь тогда, когда приходит чёткое осознание: невозможно одновременно делать «всё». Ибо если у человека есть один талант, то у него нет особых проблем с выбором «что делать»,- нужно раскрывать сей талант на пользу людям. Но если человек одарён множеством выдающихся способностей, то перед ним встаёт та же проблема выбора, что встанет и перед всей человеческой цивилизацией в будущем. Тогда, когда основные потребности (питание, образование, сохранение здоровья и т.п.) всех людей будут надёжно удовлетворены,- когда появится свобода выбора в виде вопроса «что делать?»

Если даже сверхчеловек «может всё», то ведь не всё же одновременно, ни даже поочерёдно. Поэтому приходится, что называется, «выкладывать карты на стол» - герой своими действиями показывает, каково его отношение к самому себе, к человечеству, к миру. И тем самым проблема переходит в разряд так называемых «вечных проблем». А поскольку писатели боятся таковых проблем как чёрт ладана, то они ретируются в «детство суперменов», в перипетии, вызванные ранними коллизиями с окружением тупых родителей и ещё худших, чем те, воспитателей, и т.д.

Трагедия сверхчеловека может и даже должна быть монументализацией неуверенности в правильности выбора, правильности действий, каковая свойственна человеку. И её источники не в кострах аутодафе, а в необходимости отказа от одних благ в пользу других. Супермен же – узел, концентрат противоречий высвобождаемого от привычных и простых забот разума, поэтому зияющая пропасть проблем открывается перед ним, словно бы освещённая пламенем его потрясающего одиночества…

[2] «Он не вернулся из боя» В.С.Высоцкого

• Комментарии